|
Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей! Вы в глаза ее взгляните, как в спасение свое, вы сравните, вы сравните с близким берегом ее. С тобою дни равны годам ======================== |
|
Форум друзей шахмат |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Форум друзей шахмат » Тестовый форум » Картины, дневник, письма
—Но в таком случае?
—В таком случае это несчастье, и все тут; в таком случае, если вы найдете какого-нибудь члена комиссии и попросите его, то вашу картину поместят на лучшем месте, так как она хороша.
—А вы?
—Я член, специально назначенный наблюдать, чтобы соблюдались номера, но поверьте, если кто-нибудь из наших попросит, я ничего не скажу против того.
Была потом у Жулиана, который слегка посмеивается над советами Робера-Флери и говорит, что я могу быть почти спокойна и что он будет очень удивлен, если моя картина не будет переставлена, и что... В конце концов Робер-Флери сказал мне, что, по его мнению, я заслуживаю второго номера и что нравственно я его имею. Нравственно!!! И что, наконец, это было бы только справедливо.
А! Нет! Просить то, что мне следует по справедливости, это слишком!
***************************************************8
продолжение переписки Марии Башкирцевой с Мопассаном (пост45)
*******************************************************
[3 апреля 1884 г.
Канн]
Сударыня, я только что провел две недели в Париже, а так как, уезжая из Канна, не захватил с собой кабалистических знаков*, по которым должен направлять Вам свои письма, то и не мог ответить Вам раньше.
Знаете, сударыня, Вы меня страшно напугали! Вы цитируете одним махом, не оговаривая, и Ж. Санд, и Флобера, и Бальзака, и Монтескье, и еврея Баарона, и Иова, и ученого Шпицбубе из Берлина, и Моисея!
О! Теперь-то я Вас знаю, прекрасная маска: Вы преподаватель шестого класса лицея Людовика Великого. Признаюсь, я уже и раньше догадывался об этом, так как Ваша бумага издавала легкий запах нюхательного табака.
На этом основании я собираюсь перестать быть галантным (да и был ли я таковым?) и стану обращаться с Вами, как с ученым мужем, то есть как с врагом. Ах, старый плут, старая лицейская крыса, старый латинский буквоед, и Вы намеревались сойти за хорошенькую женщину! Вы, значит, собирались послать мне Ваши пробы пера, какой-нибудь Ваш манускрипт, трактующий об искусстве и природе, чтобы я порекомендовал его какому-нибудь журналу и поговорил о нем в одной из своих статей!
Какое счастье, что я не предупредил Вас о своем пребывании в Париже! В противном случае, пожалуй, однажды утром я бы узрел у себя некоего обносившегося старичка, который, поставив свой цилиндр на пол, извлек бы из кармана пачку писем, перевязанных бечевкой, и сказал бы: “Сударь, я та дама, которая...”
Так вот, господин учитель, я все же собираюсь ответить на некоторые Ваши вопросы. Начну с благодарности за милые детали, которые Вы мне даете о Вашей наружности и вкусах. Равно благодарю Вас за мой портрет, набросанный Вами. Даю Вам слово, он похож
Укажу, однако, на некоторые погрешности:
1. Живот меньше.
2. Я никогда не курю.
3. Я не пью ни пива, ни вина, ни других спиртных напитков, ничего, кроме воды.
Следовательно, блаженство перед кружкой пива не может быть моим излюбленным состоянием.
Гораздо чаще я сижу на диване, подогнув по-восточному ноги. Вы спрашиваете, кто мой любимый современный художник? Милле. Мой любимый музыкант? Я не терплю музыки!
По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину. А хороший обед, настоящий обед, изысканный обед я ставлю почти на ту же ступень, что и красивую женщину.
Вот мой символ веры, господин старый учитель.
Я считаю, что когда тобой владеет глубокая страсть, всеобъемлющая страсть, то ей нужно отдаться целиком, пожертвовав для нее всеми другими: это я и делаю.
Мною владели две страсти. Нужно было пожертвовать одной — и я пожертвовал чревоугодием. Я стал воздержан в пище, как верблюд, но так разборчив, что теперь и не знаю, чем же мне питаться.
А вот еще одна деталь! Я выигрывал пари на крупных состязаниях в качестве гребца, пловца и ходока
Теперь, после всех этих признаний, господин классный наставник, расскажите мне о себе, о Вашей жене — несомненно, Вы женаты, — о Ваших детях. Не имеется ли у Вас дочки? Если да, прошу Вас, подумайте обо мне.
Молю божественного Гомера, да испросит он для Вас все земные радости у Бога, которому Вы поклоняетесь.
Ги де Мопассан.
Через несколько дней я вернусь в Париж, ул. Дюлон, 83.
*****************************************************
Пятница, 4 апреля. Конечно, выставка Бастьен-Лепажа блестяща, но выставлены почти все старые вещи.
Ему тридцать пять лет. Рафаэль умер тридцати шести, сделав больше. Но Рафаэль с двенадцати лет был окружен герцогинями, которые ласкали его, и кардиналами, которые заставляли его работать у великого Перуджино. Рафаэль делал такие копии своего учителя, что их было трудно отличить от оригинала, и с пятнадцати лет уже был причислен к великим художникам. Потом, в громадных картинах, которые поражают нас и размерами, и своими качествами, вся черновая работа исполнена учениками, и во многих из этих картин Рафаэлю принадлежит только картон.
А Бастьен-Лепаж, чтобы существовать в Париже, должен был первое время сортировать на почте письма от трех до семи часов утра.
Одним словом, у него не было ни герцогинь, ни кардиналов, ни Перуджино. Он пришел в Париж лет пятнадцати, шестнадцати. Первую вещь он выставил в 1869 году.
Но все-таки это лучше, чем я; я всегда жила в среде малоартистической, в детстве я взяла всего несколько уроков, как все дети; потом, уроков пятнадцать в продолжение трех или четырех лет, потом опять — все та же среда... Таким образом, выходит шесть лет и несколько месяцев; но в это же время я путешествовала и была сильно больна.
Достигла ли я того, чего Бастьен-Лепаж достиг в 1874 году? Этот вопрос неуместен.
Если бы я сказала при других, даже при художниках, все это про Бастьена, они ответили бы, что я сошла с ума, — одни с убеждением, другие из принципа и не желая признать превосходство младшего.
Суббота, 5 апреля 1884. Вот мои проекты:
Сначала закончу картину в Севре. Затем снова примусь серьезно за статую, это по утрам, а после завтрака — этюд нагой натуры — эскиз уже сделан сегодня. Это продолжится до июля. В июне я начну Вечер. Картина будет представлять большую дорогу без деревьев; равнина, дорога, сливающаяся с небом, закат солнца.
На дороге телега, запряженная двумя волами и наполненная сеном, на котором лежит на животе старик, опершись подбородком на руки. Профиль черным силуэтом выделяется на закате. Быков ведет мальчишка.
Это должно быть просто, величественно, поэтично, и т. д. и т. д.
Окончив это и две или три из начатых небольших картин, я еду в Иерусалим, где проведу зиму ради моей картины Святые жены и здоровья.
И в будущем мае Бастьен признает меня великой художницей.
Я рассказываю все это потому, что интересно видеть, что делается с нашими проектами.
============================
Она умерла 31 октября 1884 года.....................
продолжение переписки Марии Башкирцевой с Мопассаном (пост63)
=============================
[15 апреля 1884 г.
Париж]
Злополучный золяист! Но это прямо восхитительно! Если бы небо было справедливым, Вы были бы того же мнения! Мне кажется, что это не только занимательно, но что здесь можно испытать самые тонкие радости, услышать поистине интересные вещи, если только быть абсолютно искренним. Ибо в самом деле, наконец, с каким другом (мужчиной или женщиной) Вы не найдете чего-нибудь такого, что приходится скрывать, или какую-нибудь предосторожность, которую приходится соблюсти? Между тем здесь Вы имеете дело с абстрактным существом!
Не принадлежать ни к какой стране, ни к какому миру, быть всегда правдивым — тут можно бы дойти до полноты выражения а la Шекспир.
Но довольно с нас подобной мистификации. Так как Вы все знаете, я ничего не стану более скрывать от Вас.
Да, милостивый государь, я имею честь состоять старой лицейской пешкой, как Вы выражаетесь, и я Вам докажу это восемью страницами моральных поучений... Слишком хитрый, чтобы приносить Вам манускрипты, перевязанные бросающимися в глаза бечевками, я заставлю Вас вкушать мои доктрины маленькими дозами.
Я воспользовался, милостивый государь, досугом Страстной недели, чтобы перечитать собрание Ваших произведений...
Вы молодец, бесспорно. Я ни разу прежде не читал Вас целиком и подряд. Впечатление поэтому отличается сейчас большой свежестью, и это впечатление...
Есть от чего перевернуться моим лицеистам вверх тормашками, есть чем смутить все монастыри христианского мира!
Что касается меня, я не отличаюсь особенной стыдливостью, и все же я смущен тяготением Вашей души к тому чувству, которое г-н Дюма-сын называет любовью. Это может обратиться для Вас в навязчивую идею, что будет весьма прискорбно, ибо Вы богато одарены, и Ваши рассказы из крестьянской жизни очень недурны. Что касается “Жизни”—эта книга носит яркий отпечаток чувства глубокого отвращения к жизни, тоски, подавленности. Это чувство, время от времени всплывающее в Ваших произведениях, побуждает прощать Вам многое и позволяет считать Вас высшим существом, которому жизнь приносит страдания. Именно это ранит мое сердце. Но эта печальная нота, мне кажется, не более как отражение Флобера.
В итоге мы с Вами порядочные простофили, а вы еще к тому же ловкий шутник (видите, как иногда хорошо быть незнакомым друг с другом), с Вашим одиночеством и Вашими длинноволосыми существами...
Любовь — этим словом все еще хотят поймать на удочку весь мир. Жиль Блас, где ты?
По прочтении одной из Ваших статей я взялся за чтение “Стремительной атаки”. Мне показалось, что я вступаю в роскошный благоухающий лес, оглашаемый сладкозвучным пением птиц. “Никогда еще более глубокий мир не спускался с небес на более счастливый уголок природы”. Эта магистральная фраза напоминает несколько тактов последнего действия “Африканки”.
Но Вы ненавидите музыку — возможно ли? Вас следовало угостить ученой музыкой! И еще одно... Ваше счастье, что Ваша книга еще не готова—книга, в которой будет фигурировать женщина, да, сударь, же-е-ен-щина, а не мускульные упражнения. Сколько бы раз Вы на бегах ни приходили первым, вы ничего иного не достигнете, как некоторого равенства с лошадью, а как бы ни было благородно это животное, оно все-таки остается животным, молодой человек.
Позвольте старому латинисту рекомендовать Вам одно место из Саллюстия: “Omnes homines qui sese student praestari”*, и т. д. и т. д. Я заставлю свою дочь Анастасию затвердить это место. Кто знает, может быть, Вы и сойдетесь друг с другом...
Хорошие блюда, женщины?.. Но... мой юный друг, берегитесь! Это становится похожим на шутку, а мое звание “лицейской крысы” запрещает мне следовать за вами по этому опасному пути.
Ни музыки, ни табаку? Черт возьми!
Милле хорош, но Вы так выговариваете имя Милле, как буржуа — имя Рафаэля.
Советую Вам взглянуть на работы кисти молодого современного художника по имени Бастьен-Лепаж.
Сколько Вам, в самом деле, лет?
Это Вы серьезно утверждаете, что предпочитаете красивых женщин всем искусствам? Вы смеетесь надо мной!
Простите за бессвязность этого послания и не оставляйте меня долго без ответа.
А затем, великий пожиратель женщин, желаю Вам... и остаюсь со священным трепетом Вашим преданным слугой.
Савантен, Жозеф
[* “Все люди, себя изучающие, преуспевают” (латин.)]
[До 18 апреля 1884 г.
Париж]
Мой дорогой Жозеф, мораль Вашего письма, очевидно, та, что раз мы совсем не знаем друг друга, не будем стесняться и поговорим откровенно, как два собрата.
Пусть будет так, я первый подам Вам пример полной откровенности. Мы дошли до такой точки, что можем говорить друг другу “ты”, не правда ли? Итак, я говорю тебе “ты”, и наплевать, если ты недоволен. Адресуйся тогда к Виктору Гюго—он назовет тебя “дорогим поэтом”.
Знаешь ли, для школьного учителя, которому доверено воспитание невинных душ, ты говоришь мне не особенно скромные вещи! Как? Ты ни чуточки не стыдлив? Ни в выборе книг для чтения, ни в своих сочинениях, ни в своих словах, ни в своих поступках? Я так и предполагал.
И ты думаешь, что меня что-либо забавляет? И что я смеюсь над публикой? Мой бедный Жозеф, под солнцем нет человека, который бы скучал более меня. Нет ничего, что стоило бы затраты сил или из-за чего стоило бы утомиться, хотя бы на мгновение. Я скучаю без передышки, без отдыха и без надежды, потому что ничего не хочу и ничего не жду; что же касается того, чтобы плакать об обстоятельствах, которые я не в состоянии изменить,— с этим я подожду, пока не выживу из ума. Так как мы откровенны друг с другом, то предупреждаю тебя, что это мое последнее письмо, потому что переписка мне уже начинает надоедать
К чему продолжать ее? Меня она не забавляет и не обещает ничего приятного в будущем.
У меня нет никакого желания познакомиться с тобой. Я уверен, что ты безобразен, и вдобавок нахожу, что послал тебе уже достаточно автографов вроде этого. Известно ли тебе, что они стоят от десяти до двадцати су за штуку, в зависимости от содержания? У тебя есть по крайней мере два по двадцать су.Тебе повезло!
А кроме того, я собираюсь снова покинуть Париж, так как скучаю в нем гораздо сильнее, чем где-либо. Я поеду в Этрета, чтобы переменить обстановку, а также и потому, что в данный момент смогу побыть там в одиночестве. Больше всего люблю быть в одиночестве. Таким образом, по крайней мере я скучаю молча.
Вы здесь » Форум друзей шахмат » Тестовый форум » Картины, дневник, письма